Стихи Елизаветы Маркашовой — взгляд на жизнь земную не с самого привычного ракурса. Как поживают братья наши меньшие (или меньшие, судя по длительности проживания на планете, — всё-таки мы)? И ведь действительно, братья они (не смех и умиление в зоопарке и не кулинарный подкаст). «Когда всё закончится (и Малое, и Большое) / будут ли динозавры в раю? / Наверное, нет / Ведь они жили до Адама и Евы / и не было за их толстой шкурой / ни греха, ни благодати». Конечно, мир динозавров был простым и физическим, лишённым духовных категорий. А что у людей с духовными категориями? И сочиняет ли кузнечик-соловей рай для птиц? Вот, например, он точно способен к стихосложению. А каково будет животным в будущем? Но это если только люди окончательно не положат конец всему. Ну нет, пусть всё остаётся.
Михаил Квадратов
Елизавета Маркашова родилась в 1994 году, росла на Украине, в городе Чернигове, в 2012-м для учёбы переехала в Москву. Закончила бакалавриат, магистратуру и аспирантуру МГУ (направление — клиническая психология). Преподавала в ВШЭ на факультете психологии до 2023 года, сейчас живёт в Сербии.
Елизавета Маркашова // Телесная форма печали
***
Когда всё закончится (и Малое, и Большое)
будут ли динозавры в раю?
Наверное, нет
Ведь они жили до Адама и Евы
и не было за их толстой шкурой
ни греха, ни благодати
Только прочные тяжёлые морды,
ложившиеся друг на друга
до всякой придуманной нами любви
Моё слово не такое прочное, не особо тяжёлое
Влюбленные палеонтологи
не раскопают его сохранным через столетия
(его не пронесёт с собой даже мой близкий друг)
Но я вижу: моя скрипучая пыль
осядет на надкостницы
огромного динозавра
Левое плечо, правое —
и вот
Он ожил
Лабораторная работа №4
Гипотеза: переживаемое чувство тепла или цветочного образа должно иметь телесную форму, нет ощущения без проливания его в теле.
Неудавшийся эксперимент /с одним затронутым сердцем/: мои чувства оказались слишком несобранными — и вытекли из меня далеко в землю. В божьи грунтовые воды.
Выводы: откажись от окружающего пространства. Печаль как телесная форма печали — это оставленное гнездо внутри тела, радость раскладывает мандаринки в мышцах. Перейди на мой язык: среди жировых клеток и костей
я ищу возможность быть с кем-то по-настоящему.
***
матери заворачивают детей в капусту
складывают блоками
молча готовят партию к отправке
обратно.
коровы отказываются говорить му,
строго смотрят в пространство.
сегодня
или вчера
в один момент мы узнали,
что по правде существует не четыре,
а только три стороны света
север, юг, запад, восток —
чего-то из них
нет.
этого факта достаточно, чтобы мир
потерялся,
люди взвыли и побежали
в разные стороны.
мировые карты больше недействительны,
егеря узнали, что каждый раз выходили из леса
одним чудом.
каждому известно, что корова
всегда сама находит дорогу домой.
теперь же,
когда земля осиротела на одну сторону,
всё живое пронзила одна на всех боль:
куда мы все шли,
ютились и падали,
если даже корова
с длинными красивыми ресницами
всё это время возвращалась
не туда?
***
вот бы в моей жизни возникло чувство —
такое же,
которое появилось у выпрыгнувшего из травы кузнечика,
когда он впервые открыл свои крылья
и пролетел над межтравным миром,
над своими зелёными суетящимися друзьями,
и понял, что он — твёрдая птица,
невиданная, шершавая птица-ящерица
с того момента мой необъятный соловей
(теперь я буду звать его — Необъятный)
увидел птицами всех окружающих его насекомых:
стрекоз, бабочек — было просто
муравьи, черви — дались посложнее
и в этом сочинённом им птичьем раю
он увидел свою способность
к стихосложению
с тех пор мой хитиновый друг
больше всерьёз ничего не делал,
не ел и никого особенно не любил
только складывал свои
кузнечно-соловьиные трели,
истончаясь от усилия
всегда возможно — напрасного
пока не исчез
теперь, узнав эту историю,
ложась в траву любого поля,
я слышу, как разлетающиеся соловьи
слагают мне мои стрекочущие строки,
и становлюсь
энтомологически Необъятной
***
Тёплый белый шар движется
Слишком большой, чтобы края его были ясны
Он продолжается в предметах, растениях и животных
Всё затрагивая своим существом
Я засыпала под тяжёлым пуховым одеялом
Под многими лебедями и гусынями
Когда обнаружила его увесистое тепло рядом
И через пальцы
Он речкой проник во всё мое тело
Сквозь сон я чувствую
Тепло молока —
Когда-то в нем кружился мёд, замешанный матерью
Он снова перед моими глазами
Перетекает в цветы и деревья
Среди которых пушистые овцы
Щиплют друг друга за уши
И ничейные дети лежат на кудрявой шерсти
Согретые их теплом
***
Солнце.
Нависшее солнце.
От его жара
лоснится воздух.
Рыжая пыль роится,
вздыбленная лошадью
с длинной, изогнутой шеей.
Она перекатывается своей коричневой, атласной спиной
по погибшей земле
по её трещинам
по раскалённым, ребристым камням,
продавливающим кожу.
Я смотрю на неё
и перекатываю во рту
неровные косточки черешни.
Лошадь переворачивается снова.
